РАБОТА ИСПОЛКОМА
На другой день вся Исполнительная комиссия в полном составе
собралась в думском зале и приступила к организационным работам. Выборы председателя
прошли довольно быстро. После забаллотирования двух кандидатов, выставленных
думцами, прошёл Аркадий Анатольевич Кащеев — присяжный поверенный, в возрасте
около тридцати лет, по убеждениям эсер. Товарищем председателя выбрали
рабочего-коммуниста Парамонова. Оба прошли восемнадцатью голосами против
одиннадцати. Большие разногласия вызвала баллотировка второго товарища
председателя. Это место решено было предоставить одному из думцев. Кандидаты,
выставленные нами, — Давыдов, Ардашев, Ипатьев и Кенигсон — неизменно получали
девять белых шаров и двадцать чёрных. Наконец левые заявили, что их блок с
военными депутатами приемлет единственного кандидата — меня. Я же от
баллотировки всё время отказывался.
После этого заявления, после долгих уговоров, пришлось дать
своё согласие, и я был выбран. Результаты выборов привели комиссию к
заключению, в силу которого мне было предоставлено занять должность первого
товарища председателя, а Парамонов занял должность второго товарища
председателя. Таким образом, в президиум попали социалист, правый и коммунист.
Это обстоятельство лишило меня возможности подать в отставку: при моём уходе на
мою должность попал бы следовавший за мной анархист Жебунёв, что было для всех
думцев, да и для эсеров, нежелательно. {18}
В секретари были избраны Жебунёв и прапорщик Воробьёв,
социалист правого толка.
Тотчас после окончания выборов пришлось открыть приём
просителей. Подавались заявления о совершённых кражах, просьбы о выдаче
паспортов, жалобы на побои мужа, протоколы о продаже вина и водки, бесконечные
жалобы хозяев домов на квартирантов и обратно — квартирантов на хозяев. Была
просьба о разрешении вырыть покойника для перенесения его в другую могилу.
Но особенно запомнилось мне настойчивое заявление врача
Упорова от имени проституток о том, что они, как свободные гражданки, не желают
подвергать себя больше врачебному осмотру.
Из дальнейших объяснений выяснилось, что в домах терпимости
в сутки на проститутку в среднем приходится шестьдесят посещений. Около этих
домов ждёт очереди бесконечная вереница солдат, подобно тому как ждут очереди
при раздаче сахара по карточкам.
— Доктор, — пробовал я возражать, — нисколько не сомневаюсь,
что всё это важные вопросы. Но особенно удивляюсь, что проститутки центральным
вопросом выставляют врачебный осмотр, а вопрос о непосильной работе даже не
затрагивают. Я бы признал спешность поднятия этого вопроса. Вот если бы вопрос
сводился к уменьшению числа посетителей... А с вопросом осмотра, который
делается раз в неделю, можно бы и подождать.
— Как кричат товарищи, проститутка не скотина какая-нибудь,
а свободная гражданка. А вы настаиваете на продолжении осмотра...
— Да я не настаиваю... Но решение этого вопроса требует
обстоятельного доклада и осмотрительного решения. Поэтому я и предлагаю
образовать комиссию, чтобы ознакомиться с этим делом.
Слава Богу, уговорил.
Тюрьму трясло, арестантов было нечем кормить. Для разрешения
этого вопроса была выбрана комиссия во главе с Ардашевым.
Больше всего «товарищей» волновала успешность арестов
жандармских офицеров. Они то и дело бегали к телефону и сносились с теми, кто
присутствовал при обысках и {19} арестах, выпрашивая у меня и Кащеева мандаты
на дальнейшие действия.
— Да что вы так волнуетесь и уделяете столько времени такому
пустому делу? Старый строй прогнил и рухнул, контрреволюция, несомненно,
придёт, но не сейчас, конечно, — для этого потребуется немало времени...
Убежать и спрятаться жандармам абсолютно некуда. Более чем уверен, что, если по
телефону я предложу им явиться в думу, они немедленно явятся, даже если будут
знать, что их арестуют.
Как будто в подтверждение моих слов раздался звонок по
телефону. Кто-то из «товарищей» подошёл к аппарату и вернулся сконфуженным.
— В чём дело? — спросил его я.
— Да звонил жандармский ротмистр. Он удивлён, что до сего
времени его ещё не арестовали, и относит эту оплошность к перемене
местожительства.
— Ну что, не прав я?
Молчание...
Впоследствии я понял причину беспокойства «товарищей». Не
аресты жандармов здесь играли роль, а желание выкрасть у них компрометирующие
«товарищей» документы. Многие из «товарищей» находились ранее на службе у
жандармов...
Боже, какой шум подняли «товарищи», когда узнали, что при
местной почтовой конторе существует чёрный кабинет, в котором идёт перлюстрация
писем. Несчастного управляющего конторой чуть не избили и не посадили в тюрьму.
Особенно много пришлось мне возиться с полковником
Стрельниковым. Он, помимо должности железнодорожного жандарма, занимал ещё
должность военного цензора. Только благодаря этому обстоятельству удалось
освободить его из-под ареста.
Дело было поручено мне, и я удивлялся сложности и в то же
время бесполезности цензорской работы. Так, например, у Стрельникова оказался
огромный список немецких шпионов, и не только никаких попыток к их поимке не
делалось, но даже не сличали адреса получаемых писем. Служащими, главным
образом женщинами, прочитывались десятки тысяч писем. Подозрительные
передавались полковнику; что же касается писем, идущих на фронт, то их совсем
не читали. Оказалось, что ни одного шпиона Стрельников не открыл. {20}
Его удалось освободить ещё до окончания следствия и доклада
Комитету. Это произошло так: во время заседания в нашем парламенте жена
Стрельникова, довольно красивая женщина, произнесла горячую речь в защиту
своего супруга. Это незаконное выступление так подействовало на депутатов, что
они, подкупленные и красотой, и слезами просительницы, освободили Стрельникова
от следствия.
Вообще же работы на мою долю выпало много. Мне пришлось
совсем забросить банк. Я начинал работу в комиссии в девять часов утра и
просиживал там до четырёх часов, а затем вечером — с семи до десяти. В дни
заседания парламента задерживался и до часу ночи.
Не стану утруждать читателя подробностями этой работы, опишу
лишь наиболее интересные моменты.
В то время огромное большинство русского народа радовалось
отречению Императора от престола. По крайней мере я не встречал человека,
который бы нашёл в себе мужество не приветствовать этого акта. Несколько иначе
относились к отречению Михаила Александровича. Об этом многие сожалели, особенно
военные, ибо без Императора на их глазах разрушалась армия. Большинство военных
не верило в возможность победы над врагом. Уже в то время я не был ярым
монархистом и не придавал факту отречения особого значения. Я верил в
возможность существования России и при республиканском строе.
Особенно запомнилось мне одно заседание нашей комиссии,
которое Кащеев объявил тайным. Мы все насторожились. Торжественно читается
телеграмма за подписью Совета солдатских и рабочих депутатов из Петрограда, о
существовании которого я впервые узнал из этого сообщения. Она гласила: «Бывший
император Николай собирается бежать. Примите меры к его задержанию».
«Товарищи» переполошились, на них лица не было. Они
предлагали сейчас же выставить усиленный контроль над проезжающими пассажирами
и просили немедленно назначить чуть ли не целый батальон солдат на охрану
вокзала.
На меня эта телеграмма тоже произвела сильное впечатление, и
в эти минуты я впервые задал себе вопрос: «А что, если Император действительно
бежит и на мою долю выпадет открытие места его пребывания?.. Выдам ли я его или
{21} нет?» И я должен был сознаться самому себе, что не только не выдал бы, но
даже, несмотря на явную опасность, помог бы ему спрятаться.
Так, храм оставленный всё ж храм,
Кумир низверженный всё ж Бог.
Я попросил слова.
— Позвольте узнать, — спросил я Кащеева, — почему вы
объявили заседание тайным? Вдумайтесь в смысл этой телеграммы. Вы найдёте её
провокаторской, посланной с целью произвести тревогу среди населения, особенно
среди солдат, которые действительно с часу на час всё более теряют воинский
облик и представляют из себя какое-то недисциплинированное стадо. Согласитесь,
господа, если солдатские депутаты узнали, что Государь хочет бежать, так они
должны принять меры к пресечению бегства, а не рассылать глупые телеграммы.
Нужно ответить телеграммой: «Советуем усилить надзор». А
самое лучшее — посмеёмся над этой телеграммой и, сдав её в архив, будем знать
наперёд, как относиться к Совету солдатских депутатов. Господа, из кого состоит
это учреждение? Общая масса солдат никогда не стояла на столь низком уровне
развития, как теперь. С одной стороны, всё, что мало-мальски было похоже на
культуру, ушло из этой массы в офицерский состав. В прапорщики производили не
только парикмахеров, но даже лакеев. С другой стороны, квалифицированные
рабочие изъяты из войск и работают на фабриках. Кто же там остался? Только
безграмотные элементы, о чём столь ярко свидетельствует эта телеграмма.
— Господин председатель, я требую немедленного предания
гражданина Аничкова суду революционного трибунала за оскорбление армии! —
закричал «товарищ» Малышев.
Но Кащеев заступился за меня и заявил, что в высказанном
Аничковым анализе состава Совета солдатских депутатов, а равно и во мнении о
телеграмме он не слыхал оскорблений. Как председатель, он согласен с тем, что
телеграмма действительно или провокация, или плод нездорового мышления, а
потому предлагает сдать её в архив и никакого значения ей не придавать.
Тем этот инцидент и закончился. {22}
Праздник в честь Русской революции
Екатеринбург, 10 марта 1917 {23}